Для несведущих людей охота — это просто развлечение и времяпрепровождение на природе. Те же, кто думают и следуют принципам правильной охоты, знают, что это один из способов сохранения животного мира!

Сегодня гость нашего журнала — человек, стоящий у истоков охотничьей журналистики в нашей стране и развития трофейной охоты в России, главный редактор газеты «Московский комсомолец» и объединенной редакции «Охотничьих изданий» Павел Николаевич Гусев.

Павел Николаевич, как вы пришли в охоту? Что было сначала — увлечение геологией или путешествиями?

Это случилось чуть раньше. В 16 лет меня на охоту взял мой дядя, дал выстрелить из оружия — попробовать, что такое отдача. Охота была самая простая — ходовая на утку, по болотам. Оказалось, это такое заразительное чувство, когда выходишь на природу с надеждой что-­то добыть, а не просто погулять. В старших классах я здорово увлекался палеонтологией и биологией, и в 1965 году, по окончании 9 класса, мой отец попросил своего друга, минеролога-­профессора, взять меня в научную экспедицию. Вот так и получилось, что впервые, в свои школьные каникулы, я отправился в палеоэкологическую экспедицию с известным ученым, профессором Геккером Б.

Для вас, наверное, это был непередаваемый опыт?

Конечно! На специально оборудованной геологической машине Газ‑53 мы проехали за два месяца от Рязани до Белого моря, практически по всему северо-­западу Советского Союза. Кстати, в компании с таким же мальчишкой, как и я, Павлом Флоренским, который потом стал моим другом и с которым мы вместе учились в институте. Мы по очереди работали в экспедиции то поварами, то коллекторами. В один день я коллектор, он повар, а в другой — наоборот. Причем я или он в качестве повара должны были готовить еду на достаточно взрослую аудиторию из 10 человек, а продукты в те годы брали весьма однообразные: тушенка в ящиках, немного крупы, макароны серого цвета — и все. Поэтому по ходу дела мы где-­то грибы собирали, где-­то пытались рыбу ловить для ухи… А еще у нас оказалась с собой пневмати­ческая винтовочка, и мы решили заняться охотой. Охотиться на уток у нас не получилось, и тогда Павел вспомнил, что в царской России дрозды являлись охотничьей дичью. Хоть и не каждый день, но нам удавалось добывать то дроздов, то других мелких птиц и разбавлять ими однообразный экспедиционный рацион. Это был еще один этап увлечения охотой.

Как у вас появилось первое ружье?

История его приобретения довольно интересная! После школы я поступил в геологоразведочный институт, у меня началась совсем другая жизнь. На геологической практике заработал первые двести руб­лей. Тогда я много читал, стал страшно увлекаться разной литературой, связанной с охотой. Первой книжкой, купленной на первом курсе на стипендию, была «Последнее путешествие Ливингстона по Африке» 1854 года издания. Кстати, с нее началась моя коллекция охотничьих книг, которую на сегодняшний день специалисты считают самым полным библиотечным собранием охотничьей литературы в России. В нем есть фактически все книги об охоте, изданные до революции 1917 года.

Так вот, это была первая книжка в коллекцию, в ней были картинки с ружьями, и я решил, что должен купить что-­то необычное. За 187 руб­лей приобрел винчестер 1870-го года, который хранится у меня до сих пор.

Какую дичь вы добыли из этого ружья первой?

Честно говоря, это была довольно постыдная, но поучительная история. После второго курса мы, четверо друзей, решили подняться вверх по реке Унжа. Флоренский с приятелем ехали на моторной лодке по реке, проезжали вперед и ждали нас, пока мы с другим товарищем шли по берегу. Шли с ружьем в надежде что-­то найти. Там я совершил свой первый и последний отвратительный браконьерский выстрел, поскольку есть железное правило: нельзя охотиться и стрелять, не понимая, что за животное или дичь перед тобой. Когда мы шли по тропе, из леса взлетела большая птица и села где-­то за деревом. Я тут же выстрелил с разворота, и она упала. Подойдя, я увидел, что это желна, или черный дятел.

Для меня это была достаточно стрессовая и неприятная ситуация. Мало того, что на этих птиц охота категорически запрещена, я сам всегда считал дятла той добродушной и безобидной птицей, которая спасает лес и борется с насекомыми-­вредителями. Это показало, что я жуткий профан. Кое-какие элементарные правила я выучил, но в целом не знал, что можно, а чего ни в коем случае нельзя делать на охоте. После этого случая я уже никогда не добывал запрещенных для отстрела животных или дичь.

Не страшно вам было одним пробираться по таким глухим участкам?

На реке Унже мы решили остановиться на заброшенной заимке, состоящей из трех строений, и ночевать в баньке, пока наши друзья поднимутся на лодке вверх по протоке и через 3–4 дня вернутся за нами. Мы наслаждались отдыхом: достаточно удачно рыбачили, ныряли с маской и подводным ружьем за щуками.

И получили очень важный урок — понимание, что с природой шутить нельзя. На второй день я заметил, что мой приятель нервничает, все время оглядывается, да и я почувствовал какое-­то тревожное состояние. На третий день я его спросил: «Что-­то случилось?» Он отвечает: «Ты знаешь, я чего-­то боюсь». А я ему в ответ: «Я тоже боюсь!» Было такое ощущение, что за нами кто-­то следит, наблюдает. На четвертый день нам стало так страшно, что мы полдня провели сидя на дереве. Я начал везде носить с собой заряженное ружье. Мы обследовали заброшенный дом и старый хлев, но ничего необычного не обнаружили. На ночь заперлись в баньке и утром решили уходить, не дожидаясь друзей. Для них мы оставили записку на столе, что уходим по тропинке вдоль реки, в деревню, расположенную в 10–12 километрах.

Удивительно, прямо мистика какая-то!

В итоге мы дошли до места, где Унжа сливается еще с одной речкой, и стали искать брод. И тут напротив увидели, что по берегу на лошади едет старик, а с ним рядом идут молодые красивые девчата. Мы им кричим: «Как перейти на другой берег?» Они остановились и говорят: «Глядите, где мы переходим, так и идите».

Мы пошли за ними. Они переходят. Вдруг поднимают юбки, чтобы не замочить, а под ними… ничего нет, они голые! Проходят мимо нас и говорят: «Пошли с нами за грибами!» Мы отвечаем, что спешим на автобус. Они же продолжили нас звать: «А то пошли с нами за грибами, здесь их много!» И направились дальше.

Километра через 3–4 мы пришли в деревню, где заночевали на сеновале, поскольку на автобус опоздали. И спрашиваем бабушку, у которой остановились на ночлег: «Что это у вас тут за старик с молодыми девушками ходит?» А она отвечает: «Да у нас сроду нет никаких стариков, я одна тут живу». Я говорю: «Там еще две молодые девчонки, лет по 17–18». А она удивляется: «Да нет, что вы, у нас все молодые девчонки давно в город уехали!»

Наутро мы поехали в город, а через неделю вернулись наши друзья из поездки, злые как собаки на нас.

— Вы что натворили?» — спрашивают.

— А что?

— Во-­первых, сбежали!

— Но мы же оставили в бане записку и все продукты.

— Какие продукты вы оставили? Баня вся переломана, все продукты на полу.

Мы-­то им оставили спальники и весь наш скарб, чтобы они довезли на лодке, но все оказалось разорвано, перекручено, раскидано — и никого нет. Они ничего не поняли, думали, что мы перессорились и уехали. Вот такая история загадочная приключилась.

Какая охота у вас самая любимая?

Хотя охотиться в юности удавалось достаточно редко, но именно тогда я больше всего прикипел к охоте, на которую езжу каждый год, что бы со мной ни случилось. Это охота на вальдшнепа на весенней тяге. Самая моя любимая, на которой, я считаю, даже результат не так важен. Это время, когда природа просыпается, а ты выходишь после достаточно длинного охотничьего внесезонья на лесные поляны и просеки, слушаешь лес, вдыхаешь полной грудью свежий весенний воздух. Это ожидание хорканья вальдшнепа и его неторопливого полета, который надо не пропустить: правильно выбрать место, определить дистанцию и вовремя заметить лесного кулика. Это больше чем охота — это наслаждение.

Пользоваться теми возможностями, которые дает современная техника, не всегда правильно, и иногда это приводит к жесточайшим случаям браконьерства, потому что добыть зверя стало проще пареной репы. Нашел, подошел, а дальше колоти. Я могу честно сказать, что с тепловизором ни разу не охотился

В какой момент увлекла трофейная охота?

Вы знаете, трофейная охота родилась из моего страстного увлечения собирательством книг, из которых я узнал про охоты в разных странах мира и очень ими заинтересовался. Потом узнал, что существует Safari Club International (SCI), и где-­то в 1986–1987 году первый раз решил поехать на конвенцию клуба. Меня все там поразило, просто перевернуло мое сознание. Удалось пообщаться с профессиональными охотниками, с теми, кто продает охоты, кто собирает коллекции, посмотреть оружие. Это был абсолютно другой для меня мир, с совершенно другими понятиями и законами.

После этого состоялась ваша первая поездка в Африку?

На встрече SCI было множество маленьких выставочных стендов, где продавали поездки на сафари в Африку. Я ходил, выбирал, оглядываясь на свои финансовые возможности, и в результате купил свой первый тур в Африку, в Зимбабве. В пакет входили: охота на буффало (африканский буйвол), разных антилоп, импалу — такой облегченный вариант первой африканской охоты. И хотя все трофеи, что я добыл и оставил там для выделки, пропали, той же зимой я снова помчался на конвенциюl, подал на месте заявление и вступил в SCI. Оказалось, что я первый человек из СССР, ставший его членом. Хотя мне потом рассказали, что в клубе выдали документы еще одному советскому гражданину (но без его заявки) — Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Он был почетным членом Safari Club International.

Список ваших трофеев не ограничивается только Африкой?

У меня развивался бизнес, появились финансовые возможности, и я понял, что одной Африкой сыт не будешь и что мне очень интересны и другие охоты, в первую очередь горные. Я решил во что бы то ни стало поехать и добыть барана Марко Поло. И хотя у меня уже был российский карабин КО калибра 7, 62 мм, и я даже охотился с ним на кабанов и лосей, я понимал, что для горных охот нужно совсем другое оружие. В то время у меня был бизнес во Франции, я часто там бывал и ходил по охотничьим магазинам. Именно там и купил свой первый карабин иностранного производства компании Holland & Holland 7 мм Remington Magnum. Великолепное оружие для горных охот, с пулей сравнительно небольшого калибра, но имеющей, благодаря мощному патрону, отличную скорость и прекрасную настильность, — то, что нужно для гор.

Куда вы отправились, чтобы добыть свой первый горный трофей?

За бараном Марко Поло я поехал в Таджикистан на границу с Афганистаном. В начале 90-х в Таджикистане шла вой­на, было очень страшно, тем не менее мы с Сергеем Федоровичем Лисовским решили осуществить эту поездку. Добирались через Киргизию. Нас посадили в какую-­то старую санитарную «буханку» и повезли из города Оша по горным дорогам. Причем предупредили, чтобы мы ничего не говорили, если будут спрашивать, а лишь кивали, что, мол, не военные. Так мы и делали: на перевалах костры, сидят какие-­то бородатые люди, наши сопровождающие выходили, о чем-­то с ними говорили, потом от костра кто-нибудь отделялся, подходил к нам, долго на нас смотрел, спрашивал:

— Военные?

— Нет, — отвечаем, — какие там военные!

— Куда едете?

— Да вот к друзьям…

Человек разворачивался, уходил, и мы ехали дальше.

Охота в Таджикистане проходит на большой высоте. Как вы ее перенесли?

Уже на месте мы встретили двух иностранцев: один из Швейцарии, другой из Франции, они заканчивали охоту. В тот же день на высоте 4 тысяч метров меня схватила «горняжка». Дикие головные боли, головокружение и одышка — было очень тяжело. Надо отдать должное иностранным охотникам, они дали мне специальные таблетки, и я буквально через несколько часов восстановился, и больше эти симптомы не повторялись.

Расскажите, а как проходила сама охота?

Охота оказалась очень удачной, мой Holland & Holland 7mm Rem. Mag. проявил себя прекрасно: я сделал выстрел на 540 метров. Но самыми сложными были подход и подготовка к выстрелу. Мы пришли в 500-метровую долинку, на другой стороне которой склон чуть поднимался, а на нем лежали шесть баранов. Дул сильный ветер, мела пурга, и было очень плохо видно. Проводник на ломаном русском языке стал мне показывать, в какого барана стрелять. А я в бинокль смотрю и не понимаю, в какого именно. Вот мы лежим минут двадцать, и бараны тоже лежат. И тут происходит что-­то мистическое, как это бывает у охотников. Летит горная галка и садится на барана. Проводник говорит: «Галка! Это твой!» И я понял, в какого барана надо стрелять. Дальше я выцеливал, долго высчитывал и определял угол сноса. Стрелки знают, насколько сложен выстрел по лежащему зверю. Но все-таки выстрелил! Бараны вскочили и помчались вверх. Вдруг один из них замедлил ход и лег. Оказалось, что я недоучел снос пули из-­за сильного ветра, поэтому пуля попала барану в печень. Естественно, хотя это был и смертельный выстрел, баран успел немного пробежать. Его рога, между прочим, заняли в соревновании первое место в Европе, и долгие годы в России это был трофей номер один.

Вы были первым российским охотником, добывшим «Большую африканскую пятерку». Как это случилось?

О «Большой африканской пятерке» я узнал, естественно, из книг, а когда увидел, как чествуют тех, кто добыл Big Game, тоже загорелся желанием стать ее обладателем. Я приехал в Танзанию и познакомился с очень интересным французом — профессиональным охотником (пиэйчем: от английского Professional Hunter — PH). Рассказал ему, что начинаю собирать «Большую африканскую пятерку», но не знаю, с чего начать. «Давай начнем с буффало», — предложил он.

Буйвол — серьезный и опасный трофей. Долго пришлось за ним охотиться?

В поисках буффало мы увидели, как стадо этих животных пасется среди очень высокой травы в пойме пересохшей речки, и решили приблизиться к ним, прячась за растительностью. Как потом выяснилось, мало кто так охотится. Это очень опасно. Буффало — агрессивные животные, и нередко охотники, даже профессиональные, погибают. Пока мы подходили, я весь взмок не столько от жары, сколько от страха и волнения. Трава была столь плотной и высокой, что мы видели лишь рога и горб буйволов, но когда подошли ближе, то разглядели и очертания буффало, который стоял и смотрел на нас из зарослей.

Вы так эмоционально рассказываете, будто и сейчас там находитесь!

Да, так и есть. Первым выстрелом я промазал. Как это получилось, не знаю. Скорее всего, взял выше, в горб буйвола. Но я тут же сделал второй выстрел из штуцера Holland & Holland, и буффало лег прямо к ногам. С этого началась охота на «пятерку». Дальше шло все поэтапно. Год за годом, в течение трех лет, я ездил в Африку и добывал свой Big Game.

В «Большую пятерку» входят и крупные хищники, в том числе и лев. Насколько сложной была охота на него?

Охота на льва проходила в Танзании. Мы добыли зебру и повесили ее как приваду у тропы. Для маскировки воткнули палки в землю и закидали их травой, спрятавшись за ними. Передо мной расположился белый профессиональный охотник, рядом с ним — темнокожий, а сзади меня устроился мальчик-­помощник. Стало темнеть, и вдруг издали послышалось условное «хо-­хо»: лев идет. И тут от нервного напряжения меня стало трясти, прямо колотить. Сидящие впереди охотники смотрели вперед и не видели, что у меня начался колотун. И вдруг темнокожий мальчишка, парень лет 15–16, сидящий сзади, положил мне руку на плечо, и я тут же успокоился и перестал дрожать. Вышел лев, и я спокойно произвел выстрел. Он издал мощнейший рык и помчался в темноту. Увидев капли крови, мы не решились идти по следу ночью. Вышли рано утром: впереди темнокожий следопыт, расчищающий дорогу мачете, за ним я, а где-­то метрах в пяти пиэйчи. Так мы прошли метров 100–120, и вдруг я вижу, что проводник кивает мне тихонько в сторону куста, а из-­за него метрах в 7–8 на нас смотрит лев с окровавленной мордой. Я остановился и с разворота выстрелил, а следом за мной выстрелили и пиэйчи, но мой выстрел оказался решающим.

Какая у вас была самая сложная охота в Африке?

Самая сложная охота на Африканском континенте — это, пожалуй, во влажных лесах Камеруна на лесного слона. Он небольшого роста, мало выходит и держится в основном в густом лесу. Там я пробыл 12 дней и добыл этого слона! После меня, кстати, из России туда отправились мои товарищи, но не выдержали условий и уехали без трофея.

Там действительно было очень сложно. Температура доходила до 40–45 °C, влажность 100%. Рубашку я отжимал каждые полчаса. От такой влажности и температуры ты просто истекаешь потом. За 12 дней потерял 14 кг веса. Два раза на нас нападали самки слонов, которые очень агрессивны. Мало кто знает, но самки защищают детенышей и самца и, как только слышат шум, тут же кидаются в его сторону. Чтобы спастись, нужно срочно уходить из-­под ветра. Меня просто тащили за шкирку по колючим зарослям, чтобы уйти из-­под ветра. В результате слоны просто проносились мимо.

Самца слона мы увидели совершенно неожиданно, он почти не был заметен. И надо было еще к нему подойти по болоту по пояс в воде. Там я впервые узнал, зачем местные охотники-­пигмеи носят на шее шнурок с тонкой изогнутой косточкой. Оказалось, что, как только они подходят к болоту, затыкают ею свой половой орган, чтобы туда не попала никакая зараза. Естественно, у меня косточки не было, и я шел по пояс в воде на свой страх и риск, подняв оружие над головой. Слон стоял метрах в 30 от нас на каком-­то бугорке и что-­то ел. Чтобы сделать прицельный выстрел, я залез на небольшой сухой холмик с деревом. Прицеливаюсь и вдруг чувствую, что меня как будто кто-­то поливает кипятком ниже пояса. Смотрю вниз и ничего не могу понять — ног нет. Оказалось, что я встал на муравейник с африканскими муравьями. Каждый из них размером по сантиметру. Вся эта масса полезла вверх на меня. Никакие завязки на брюках не спасли, насекомые оказались под одеждой. А слон стоит, и надо стрелять. Я прицелился и выстрелил, а сам уже ору, и совсем не от радости, а от боли. Меня стащили с муравейника, вытащили на бугорок рядом с добытым слоном, а я на него даже смотреть не могу. Всю одежду снял, а на мне гроздьями висят муравьи. Целый час приводили меня в чувство, но слон был добыт, и его бивни напоминают мне ту жуткую охоту.

Как вы объясните свою приверженность принципам трофейной охоты?

Каждый раз, выезжая на охоту в Европу, поражаюсь, на каком высочайшем уровне там все организовано. В Венгрии, Германии, Польше, Чехии число охотников в несколько раз выше, чем у нас, а количество зверя — больше. Я сначала никак не мог понять, как так получается. Но потом дошло — у них охота очень жестко определена правилами: какого зверя ты имеешь право добыть, его вид, пол, возраст. Когда количество животных возрастает настолько, что их невозможно содержать и прокормить, устраиваются загонные охоты на определенные виды. В той же Венгрии, после того как животное добыто, подходят егеря, производят массу замеров, делают слепок с рогов и отсылают его в музей охоты. Там смотрят, не представляет ли трофей музейный интерес, и если ответ положительный, то тебе дают точную копию этих рогов из пластика, ничем не отличимых от настоящих. А оригиналы остаются у музея как достояние. Вот такое отношение к охотничьему процессу — от и до.

Когда ты сидишь на вышке или ходишь в поисках добычи, тебя сопровождает егерь, который 20 раз проверит, на какого зверя идет охота. И если это не тот зверь, на которого у тебя выписана лицензия, то ты не имеешь права нажимать курок. После добычи охотнику принадлежат лишь копыта, хвост, рога, шкура. Мясо животных заранее продано по лицензиям в рестораны, которых там множество, где готовят соответствующие блюда.

Путешествуя по дорогам этих стран, ты видишь свободно пасущихся косуль и оленей, бегающих фазанов и кабанчиков. И все потому, что там действуют очень жесткие законы и правила по сохранению животного мира. Выстроена четкая схема приумножения диких животных, их воспроизведения и обмена с другими охотпользователями, куда включена даже система взаимоотношений с сельхозпроизводителями. Именно там и тогда я понял, что трофейная охота — тот вид людского хобби, увлечения, который, собственно, и должен существовать, поскольку является ресурсосберегающим, одним из способов сохранения разнообразия фауны на нашей планете.